Творческая биография всякого поэта начинается тогда, когда он врдуг обнаруживает на фоне пристрасти к бумагомарательству олнажды пришедшее истинное наслаждение от того, что вдруг получается - не шуточное, не подражательское, - а неопровержимо узнаваемое истинное творческое событие. Удивление, удовольствие, наслаждение в сочетании с недоверием - неужели это я? - Ай да Пушкин, ай да сукин сын! - требует повторения. И поэт начинает портить созданное Музой произведение: он его редактирует и доводит до полного неузнавания и изнеможения. С этого момента он уже знает, где остановиться; но не знает где, вернее когда, начать... Это ожидание явления Музы - вечная тема у всех поэтов; впрочем, не только поэтов, но и писателей и художников, даже химиков и ботаников, не говоря уже об актерах и спортсменах, - у всех лицедеев, то есть людей, способных выдавать нечто, находящееся за пределами человеческой обыденности и повседневно не свойственное даже этому лицу. Этот отмеченный судьбой человек естественно стремится повторить неизбывное счастье творения и узнавания и обнаруживает, что оно не поддается его приказам; отсюда мильон страданий, фобий и скверных привычек, которые возможно и случайно сопровождали появление Музы: алкоголь, наркотик, кофе, бессонница и всякое разное накручивание экзальтаций, - приводящих порой к ранней гибели героя. Но если он к сорока не погиб, то обнаруживает, что упорное следование занудному обряду: утром встать и немедленно засесть за работу - не зависимо от желаний и настроений, дает регулярную и надежную уверенность в возвращении вдохновения - одни-два раза в неделю или раз в месяц, как кому повезет; так из Байрона происходит Гете, а из Лермонтова - Лев Толстой.

Юрий Королев. Я при жизни был рослым и стройным. Гении, прожившие нормальный срок, умирали по нескольку раз, вновь и вновь находя себя другим - но неизменно Божественным, - то в голубых, то в оранжевых периодах, то в серебряном, то в футуристическом небе. Владимир Высоцкий - поэт из плеяды гениев одной высокой волны, с гребня которой они падали в вечность и физическое небытие. Таких среди великих поэтов много (за последние двести лет - Байрон, Шелли, Пушкин, Лермонтов, Маяковский, Есенин, Блок и целый список по алфавиту), я бы сказал большинство; это характерно не только для поэтов, но и для художниов во всех сферах творческой деятельности. Предчувствие скорой смерти просматривается всегда в их произведениях, потому что приходит ощущение законченности этой страницы творчества, а будет ли новая - неведомо, ибо это может быть достоянием лишь Божьей вести; кстати, и у тех из них, кто потом прожил большую и плодотворную жизнь, как Лев Толстой, например. Их гений, их талант - дар Божий, и так и воспринимался ими, ибо они сами не понимали, откуда эта благодать; конечно, они были великие трудолюбцы, но прекрасно осознавали, что за качество плодов их творчества трудолюбие отвественно только в малой мере; остальное неведомо откуда взялось - от Бога, приснилось, рука сама написала... В основе всех фобий великих творцов был страх однажды утратить этот дар, и вовсе не в том дело, что их ждал общественный позор и разочарование, хотя они всегда очень болезненно реагировали на критику и утверждения, что их блеск погас; но в том, что они до смерти и более чем страшились лишиться этого замечательного состояния, называемого Вдохновением и связываемого ими с божественным озарением и с собственной особенностью, сродни Богу и Божественности, в которое они впадали в творческом экстазе: лишиться этого - страшнее смерти; и они жили с постоянным ощущение дамоклова меча: вот рухнет, и все кончится, как началось - неизвестно откуда. Собственная причастность к богу для них и у них не вызывала ни вопросов, ни недоумения: в своих досмертных Памятниках они не скрывают этого. Высоцкий ушел на гребне первой волны; несомненно его ждали периоды творчества во всех цветах радуги; но и за сорок лет он одарил нас со всей щедростью, свойственной гению.

Я при жизни был рослым и стройным,
Не боялся ни слова, ни пули
И в привычные рамки не лез,-
Но с тех пор, как считаюсь покойным,
Охромили меня и согнули,
К пьедесталу прибив "Ахиллес".

Не стряхнуть мне гранитного мяса
И не вытащить из постамента
Ахиллесову эту пяту,
И железные ребра каркаса
Мертво схвачены слоем цемента,-
Только судороги по хребту.

Я хвалился косою саженью -
Нате смерьте! -
Я не знал, что подвергнусь суженью
После смерти,-
Но в обычные рамки я всажен -
На спор вбили,
А косую неровную сажень -
Распрямили.

И с меня, когда взял я да умер,
Живо маску посмертную сняли
Расторопные члены семьи,-
И не знаю, кто их надоумил,-
Только с гипса вчистую стесали
Азиатские скулы мои.

Мне такое не мнилось, не снилось,
И считал я, что мне не грозило
Оказаться всех мертвых мертвей,-
Но поверхность на слепке лоснилась,
И могильною скукой сквозило
Из беззубой улыбки моей.

Я при жизни не клал тем, кто хищный,
В пасти палец,
Подходившие с меркой обычной -
Опасались,-
Но по снятии маски посмертной -
Тут же в ванной -
Гробовщик подошел ко мне с меркой
Деревянной...

А потом, по прошествии года,-
Как венец моего исправленья -
Крепко сбитый литой монумент
При огромном скопленье народа
Открывали под бодрое пенье,-
Под мое - с намагниченных лент.

Тишина надо мной раскололась -
Из динамиков хлынули звуки,
С крыш ударил направленный свет,-
Мой отчаяньем сорванный голос
Современные средства науки
Превратили в приятный фальцет.

Я немел, в покрывало упрятан,-
Все там будем! -
Я орал в то же время кастратом
В уши людям.
Саван сдернули - как я обужен,-
Нате смерьте! -
Неужели такой я вам нужен
После смерти?!

Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном -
Не пройтись ли, по плитам звеня?-
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном
И осыпались камни с меня.

Накренился я - гол, безобразен,-
Но и падая - вылез из кожи,
Дотянулся железной клюкой,-
И, когда уже грохнулся наземь,
Из разодранных рупоров все же
Прохрипел я похоже: "Живой!"

И паденье меня и согнуло,
И сломало,
Но торчат мои острые скулы
Из металла!
Не сумел я, как было угодно -
Шито-крыто.
Я, напротив,- ушел всенародно
Из гранита.
Тексты песен: http://shanson-text.ru/song.php?id_song=1353
Рефлетирующий люмпен.
Рефлексирующий интеллект. Эдуард Лимонов
Эдуард Лимонов - биография автора
Эдуа́рд Вениами́нович Лимо́нов (Саве́нко) (22 февраля 1943, г. Дзержинск, Горьковская область) — русский писатель, публицист, российский политический деятель, бывший председатель запрещённой в России Национал-большевистской партии (НБП), председатель одноимённых партии и коалиции «Другая Россия». Депутат и член совета Национальной Ассамблеи Российской Федерации (деятельность в которой была им приостановлена до созыва очной сессии). 2 марта 2009 года декларировал своё намерение стать единым кандидатом от оппозиции на выборах президента России 2012 года или...

Эдуард Лимонов биография автора Биография автора - Эдуард Лимонов

Серия: Книга мертвых
3 Кладбища. Книга мертвых-3
Кладбища. Книга мертвых-3

"Эдуард Лимонов продолжает список своих покойников. Нарушая заповеданные табу (о мертвых - или хорошо, или ничего) и правила политкорректных слюнтяев, он не имеет снисхождения к ушедшим и спрашивает с них так, как спрашивал бы с живых - героям отдает должное, недостойных осуждает на высшую меру презрения. Память Лимонова хранит либо "горячих", либо "холодных" - в его мартирологе "теплым" места нет. Резкая, злая, бодрая книга."

Серия: Харьковская трилогия
1 Подросток Савенко
Подросток Савенко

В этой книге мало политики. В ней - не интеллигентный взгляд на реальность, а взгляд подростка, рабочего подростка, живущего среди людей его же социальной категории. Книжка получилась одновременно и живая и жесткая. Да, в полном смысле политики там нет, во всяком случае, если она и есть, то не в лоб, как это было в произведениях советских писателей. Моей целью было написать о занятиях, о жизни этого подростка. Действие двух основных сюжетов происходит 7 и 8 ноября 1958 года. Герою нужно достать деньги, чтобы повести любимую девушку в компанию. Что из этого выходит? История проста, как мир: подросток грабит столовую, напивается. Но благодаря простому сюжету, действие которого происходит в течение двух дней, удалось показать довольно плотный кусок жизни. Эдуард Лимонов

2 Молодой негодяй
Молодой негодяй

В те времена, когда еще не было бандитского Петербурга, были Одесса-мама и Ростов-папа. А еще был Харьков - город шпаны и поэтов.

3 У нас была Великая Эпоха
У нас была Великая Эпоха

Эдуард Лимонов предлагает нам взглянуть на советскую империю с ее пафосом и `большим стилем` его глазами - глазами провинциала с харьковской окраины, видящими мир без прикрас и без предубеждений.

Вне серий
...и его демоны
...и его демоны

В новой книге бескомпромиссный писатель и радикальный политик Эдуард Лимонов, оказавшись лицом к лицу со смертью, подводит итог своей яркой, авантюрно прописанной жизни. Что удалось? Все ли сведены счеты? Сам ли он плетет свою судьбу, или вершат ее хохочущие демоны? Об этом читатель узнает из первых уст, способных жечь глаголом, обнажать и убивать проклятием. Роман печатается в авторской редакции

Illuminationes
Illuminationes

Новая книга живого классика отечественной литературы удивит даже самых закаленных почитателей Эдуарда Лимонова. Перед нами гностическое учение о смысле и предназначении человеческой жизни, проповедь, рассказанная задиристым и себялюбивым старцем, не устающим ниспровергать предшественников и не стесняющимся увидеть мистическую подоплеку в самых, казалось бы, бытовых моментах собственной биографии. Когда Лимонов предложил рукопись к изданию, мы долго колебались. На прямой вопрос: «Зачем вы это написали и надо ли это издавать?» – Эдуард ответил, что он осознает необычный характер книги, но доверяет собственной интуиции, которая говорит, что о таких сюжетах только так и можно писать. Мы оставляем читателю право самому убедиться в точности авторского предположения. В конце концов, место Лимонова в истории и литературы, и общественной жизни страны – особое. Во многом за счет личной храбрости и амбициозности задач, которые он перед собой ставит.

Американские каникулы
Американские каникулы

В современной русской литературе Эдуард Лимонов - явление едва ли не уникальное. И вовсе не благодаря пристрастию к табуированной лексике. Некогда Генри Миллер показал Америке Европу так, как видит ее американец. Лимонов в своих рассказах показал нам Америку и Европу так, как видит их русский.

Апология чукчей
Апология чукчей

В новую книгу Эдуарда Лимонова «Апология чукчей» вошли эссе и рассказы, написанные за последние пять лет. Диапазон повествования простирается от «тюрьмы» и «сумы» до светской жизни и романтических приключений с опасными женщинами. Вооруженное восстание в Средней Азии и война в Сербии, его женщины и его дети, самая яркая политическая партия в России и богемная жизнь в Нью-Йорке, Париже, Москве…

В Сырах
В Сырах

Новый роман Эдуарда Лимонова посвящен жизни писателя в Москве сразу после выхода из тюрьмы. Легендарная квартира на Нижней Сыромятнической улице, в которой в разное время жили многие деятели русской культуры, приютила писателя больше чем на два года. Именно поэтому этот период своей беспокойной, полной приключений жизни автор назвал "В Сырах" - по неофициальному названию загадочного и как будто выпавшего из времени района в самом центре Москвы.

Великая мать любви
Великая мать любви

Рассказы Эдуарда Лимонова основаны на автобиографическом материале, большинство из них посвящены жизни автора в эмиграции в Париже и Америке 1970-80-х годов. > Эти резкие, глубокие, трагикомические зарисовки человеческих характеров принадлежат перу позднего Лимонова, более холодного и сдержанного автора.

Дед. Роман нашего времени
Дед. Роман нашего времени

Большинство книг Эдуарда Лимонова - книги страстные, наполненные взрывными событиями, яркими судьбами и героическими смертями. Не изменяет автор себе и на этот раз. Документальный роман ДЕД - своеобразный промежуточный итог, который подводит Лимонов (для соратников по запрещенной партии - Дед) своей пестрой жизни писателя-бунтаря-любовника-политика, - жизни, полной таких авантюрных коллизий, которые затмевают любую литературную выдумку. На страницах этой книги от лица непосредственного участника описаны недавние бурные события: бунты рассерженных горожан, "болотные" митинги, политические интриги и предательства. Как заявляет сам автор: "Новейшая Российская История живет и дышит в этой книге". Не верить ему - нет оснований.

Дети гламурного рая
Дети гламурного рая

В новую книгу Эдуарда Лимонова вошли статьи, которые публиковались на страницах журналов «GQ», «Rolling Stone», «Architectural Digest», а также те, которые были специально написаны для этой книги. Все они объединены общей темой — размышлениями писателя о том, что мы обычно называем «стилем жизни». Эдуард Лимонов уверен, что каждый человек волен выбрать себе ту жизнь, которая ему интересна, тех героев, которым хочет подражать, и тех женщин, которыми может восхищаться. Он рассказывает в книге о своем Нью-Йорке и своем Париже, о случаях, которые происходили в его жизни, о любимых фильмах и музыкантах.

Дисциплинарный санаторий
Дисциплинарный санаторий

Современные `цивилизованные` общества подобны психбольницам щадящего режима - санаториям, где больных под неусыпным надзором закармливают и залечивают. Лимонову можно верить - он прожил на Западе восемнадцать лет. Со знанием дела автор предостерегает нас от обольщений и иллюзий, питаемых ныне по поводу благословенного Запада.

Иностранец в смутное время
Иностранец в смутное время

"Эта книга - результат моего мрачного путешествия в Союз Советских. Начав писать ее в феврале 1990 года, я немало поборолся с желанием сказать "всю правду", и все же, не желая вносить в жизнь свою и моих персонажей сложности, дал себе и большинству из них вымышленные имена… …Однако по мере написания книги мне пришлось все больше сдвигать маски с лиц и, в конце концов, вышвырнуть несколько масок совсем. Дело в том, что, не дожидаясь, пока я закончу книгу, ее герои стали умирать, да еще спешно, да еще в такой разительно трагической манере, что предохранять их личности сделалось бесполезно. И, может быть, даже преступно, ибо я давно, еще в начале моей литературной карьеры, внушил себе, что писатель обязан рассказать о бывших с ним на земле реальных людях, зафиксировать факт их жизней". Эдуард Лимонов

История его слуги
История его слуги

Эдуард Лимонов всегда старался попробовать в жизни все - от однополой любви до войны и создания радикальной партии. Надо признать, что в этом деле он преуспел. Роман "История его слуги" рассказывает о том, как небрежно скрытый за маской лирического героя автор работал в доме богатого американца.

Как мы строили будущее России
Как мы строили будущее России

Эта книга - своеобразный итог работы печатного органа Национал-большевистской партии, газеты "Лимонка", подведенный лидером НБП Эдуардом Лимоновым. Прогнозы, лозунги и акции... Акции, лозунги и прогнозы. Особенно прогнозы. "Революции в России не избежать" - утверждают национал-большевики. Насколько это утверждение оправданно, покажет время. Поскольку время - честный человек.

Книга Воды
Книга Воды

Все содержащееся под этой обложкой называется "Книга Воды". Можно было бы назвать ее "Книга Времени". Потому что оно о времени. Но я предпочел воду. Вода несет, смывает, и нельзя войти в одну воду дважды. В результате получилось странное произведение: появились географические воспоминания, судьбоносные совпадения. Так, я побывал на одном берегу Адриатики - в Венеции в 1982 году в очень странной компании, а через одиннадцать лет брел по противостоящему берегу Адриатики - балканскому, с автоматом, в составе отряда Военной полиции ныне покойной Республики Книнская Краина. Летом 1974-го я проехал сквозь Гагры, направляясь в сторону Гудаут, в спортивном автомобиле француза в компании красивых женщин, а в 1992-м бродил по заросшему сорной травой пляжу Гудаут - авантюрист, приехавший на помощь Абхазской Республике. Еще оказалось, что я выловил в океане времени самые essentiels предметы: так, прочитав первые сорок страниц рукописи, я обнаружил только войну и женщин. Автоматы и...

Лекции о будущем. Мрачные пророчества
Лекции о будущем. Мрачные пророчества

Лекции культового писателя и политического деятеля Эдуарда Лимонова внедряются в сознание слушателя и заставляют нас задуматься о социальном устройстве и культурных традициях, о нашем будущем и будущем нашей цивилизации. Тысячи беженцев колонизируют Европу, насаждая свою культуру, религию и правила. Нехватка пресной воды, перенаселение, исчерпавшие себя биоресурсы подводят нас к неминуемым войнам. Пропущенные через сознание писателя, изложенные ироничным стилем, мрачные пророчества никого не оставят равнодушным. Издание публикуется в авторской редакции.

Лимонов против Путина
Лимонов против Путина

Деятельность Владимира Путина оценивают не только зарубежные эксперты. "Лимонов против Путина" - так называется новая книга лидера Национал-большевистской партии России. По словам Эдуарда Лимонова, он написал расследование деятельности российского президента, начиная с того момента, когда Путин занимал пост заместителя губернатора Санкт-Петербурга. Презентация этой книги прошла в московском книжном магазине "Фаланстер". "Просто ругань неуместна", - объясняет Лимонов. "В моей книге приведены доказательства". И продолжает: "Режим Путина следует измерять количеством унижений, страданий, горя и несвободы, принесенных гражданам". "По этим показателям режим Путина должен быть осужден, как бесчеловечный. Невыносимо высокомерное по-чекистски, антидемократическое, антицивилизованное, средневековое отношение к человеку - вот в чем главный изъян. Модель патерналистского государства с суровым отцом, его высочеством президентом, хозяином во главе - это ГУИНовская модель лагеря, на самом деле", - говорит писатель.

Монголия
Монголия

«Я дал этой книге условное название “Монголия”, надеясь, что придумаю вскоре окончательное, да так и не придумал окончательное. Пусть будет “Монголия”».«Супер-маркет – это то место, куда в случае беспорядков в городе следует вселиться».«Когда я работал на заводе “Серп и молот” в Харькове, то вокруг был только металл… Надо же, через толщу лет снится мне, что я опаздываю на работу на третью смену и бегу по территории, дождь идёт…»«Отец мой в шинели ходил. Когда я его в первый раз в гражданском увидел, то чуть не заплакал…»«Кронштадт прильнул к моему сердцу таким ледяным комком. Своими казарменными пустыми улицами, где ходить опасно, сверху вот-вот что-то свалится: стекло, мёртвый матрос, яблоко, кирпичи…»«…ложусь, укрываюсь одеялом аж до верхней губы, так что седая борода китайского философа оказывается под одеялом, и тогда говорю: “Здравствуй, мама!” Ясно, что она не отвечает словесно, но я, закрыв глаза, представляю, как охотно моя мать – серая бабочка с седой головой устремляется из пространств Вселенной, где она доселе летала, поближе ко мне. “Подлетай, это я, Эдик!..“»Ну и тому подобное всякое другое найдёте вы в книге «Монголия».Ваш Э. Лимонов

Очарованный остров. Новые сказки об Италии
Очарованный остров. Новые сказки об Италии

Сборник под названием ОЧАРОВАННЫЙ ОСТРОВ. НОВЫЕ СКАЗКИ ОБ ИТАЛИИ был задуман Ассоциацией "Премия Горького" в связи со 100-летним юбилеем первой публикации "Сказок об Италии" Максима Горького. Капри всегда притягивал к себе творческих людей, и Ассоциация решила внести свой вклад в литературную историю "острова сирен". В течение 2012-2013 гг. ряду известных российских писателей было предложено совершить поездку на Капри и затем написать текст, связанный с этим островом. Составителем сборника стал известный итальянист и переводчик Геннадий Киселев, перу которого принадлежит вступительное эссе. В итоге крупнейшие современные авторы (от Максима Амелина до Владимира Сорокина) представлены в этой книге очень разными по жанру и стилю произведениями, которые объединяет один источник вдохновения- волшебный остров Капри.

Палач
Палач

"Палач" - один из самых известных романов Эдуарда Лимонова, принесший ему славу сильного и жесткого прозаика. Главный герой, польский эмигрант, попадает в 1970-е годы в США и становится профессиональным жиголо. Сам себя он называет палачом, хозяином богатых и сытых дам. По сути, это печальная история об одиночестве и душевной пустоте, рассказанная безжалостно и откровенно, с нарушением норм языка и поведения.

Последние дни Супермена
Последние дни Супермена

Эта книга - о судьбе русского эмигранта. Действие происходит в Париже в начале 80-х годов прошлого века. Главный герой, Генрих Супермен, нарушает все моральные нормы и запреты во имя самоутверждения в пошлом и несправедливом, по его мнению, окружающем мире.

Проповеди. Против власти и продажной оппозиции
Проповеди. Против власти и продажной оппозиции

Против власти и продажной оппозиции – на том стоит самый непримиримый противник режима, неистовый Эдуард Лимонов. Пока страну сотрясали протесты, видный политик и писатель с мировым именем еженедельно выступал с проповедями, обращенными к каждому. Эти проповеди – как глоток ледяного воздуха в раскаленной пустыне российской политики. Лимонов – единственный человек, кто не боится сказать правду ни о трусливом режиме, ни о трусливых шакалах из так называемой «оппозиции». Эта книга предназначена каждому, кто хочет хоть что-то понять в отечественной политике. Правду знает только Лимонов. Правда – в его проповедях.

Седого графа сын побочный
Седого графа сын побочный

На этот раз возмутитель спокойствия Эдуард Лимонов задался целью не потрясти небеса, переустроить мироздание, открыть тайны Вселенной или переиграть Аполлона на флейте – он решил разобраться в собственной родословной. Сменив митингующую площадь на пыльный архив, автор производит подробнейшие изыскания: откуда явился на свет подросток Савенко и где та земля, по которой тоскуют его корни? Как и все, что делает Лимонов, – увлекательно, неожиданно, яростно.

Смерть современных героев
Смерть современных героев

Роман Эдуарда Лимонова - о путешествии в Венецию трех совершенно непохожих друг на друга людей: незадачливого редактора - американца Джона Галанта, бездельника и потенциального жиголо Виктора и импозантной англичанки мисс Ивенс, которая на поверку оказалась "драг-курьершей". Конечно же, ничем хорошим такая поездка закончиться не может.

Смрт
Смрт

Предлагаемый сборник рассказов - югославская бойня 90-х годов прошлого века глазами очевидца и участника. Автор встречается с огромным количеством лиц: сербами, хорватами, черногорцами, вступает в ряды сербской армии, собирает материал для газет, знакомится со знаковыми фигурами того времени - с лидером сербских националистов В.Шешелем и президентом тогдашней Боснии Караджичем. Эдуард Лимонов вспоминает и о собственном участии в событиях в Приднестровье, московскую драму 1993 года (расстрел парламента), живописует свое незабываемое возвращение с балканской войны через все враждующие территории в компании с сербским таксистом и японцем.

Титаны
Титаны

Новая книга Лимонова представляет собой галерею портретов своего рода ньюсмейкеров прошлого, людей, изменивших в свое время ход истории или положивших начало новому течению мысли. В серии эссе автор сводит счеты или, наоборот, отдает должное Фридриху Ницше, Карлу Марксу, Владимиру Ленину, Чарлзу Дарвину и другим. При этом ТИТАНЫ — не сборник справочных материалов, а настоящая литература, документальная проза, тот самый literary nonfiction, которого так не хватает на русском языке и который вот уже полвека исправно поставляет писатель Эдуард Лимонов. Книга опубликована в авторской редакции.

Торжество метафизики
Торжество метафизики

Человек бежит в другой мир, если его не удовлетворяет этот мир. Или же этот мир, видимый, потерял для него таинственность. К моим шестидесяти годам видимый мир отдал мне все свои тайны. А реальность колонии так близка к невидимому миру, как монаху в его холодном горном монастыре близок Бог. Обезжиренная пища, суровые стояния на проверках, как на жестокой молитве: утренней, дневной и вечерней. Мучения строевых хождений по Via Dolorosa. Тяжкая работа для большинства, изнурительные прогоны в клуб, выпученные глаза, чтобы не заснуть, шатания бедного разума на грани сна и реальности, подавленная несчастная плоть - весь этот набор монастырских изнурений именно и есть лучшие приемы приближения к невидимому зафизическому миру. Так, помимо моей воли, я пережил в колонии №13 и экстаз, и озарения.
ДОСЬЕ
ПУБЛИКАЦИИ
запрос
искать
напечатать
следующая публикация . Все публикации . предыдущая публикация
Эдуард Лимонов. Стихотворения

25.03.2008
Александр Жолковский
Критическая Масса
2004, №1
Эдуард Лимонов. Стихотворения. М.: Ультра. Культура. 2003. 416 с. Тираж 3000 экз.
Эстеты (если бы!), брезгливо отмахивающиеся от литературной продукции издателя «Лимонки» («Не читал, но скажу»), могли бы понять из только что вышедшей книги стихов, что впечатанная в массовое сознание фамилия Лимонов — игрового и отнюдь не боеприпасного происхождения. Псевдоним Эдуарда Савенко сродни таким галантерейным персонажам его ранней лирики, как гражданин Перукаров, брадобрей Милоглазов, гражданка Перманентова («Каждому свое», с. 24 наст. изд.), Костюмов—душенька и приятная безумка Валентина («Записка», с. 35). Лимонов очень быстро нашел свой голос, сочетавший маскарадную костюмность (к которой буквально толкало юного уроженца Салтовки его парикмахерское имя) с по-толстовски жестокой деконструкцией условностей, с восхищенной учебой у великого манипулятора лирическими и языковыми точками зрения Хлебникова и с естественным у принимающего себя всерьез поэта нарциссизмом (демонстративным у Бальмонта, Северянина и раннего Маяковского, праведным у Цветаевой, cпрятанным в пейзаж у Пастернака).
В сущности, эта розановская многосторонность уже предвещала последующий разброс литературных и социальных амплуа: андеграундного поэта и подпольного портного, Париса — соблазнителя «прекрасной Елены»; самозваного «мы — национального героя» (кажется, это было первое явление морфемы «наци-» в его репертуаре); эмигранта (очередной раз позвонив ему, я услышал от мрачной квартирохозяйки: «Ваш Эдик — в среду — уехал в Лондон — навсегда!»); нью-йоркского вэлферовца, прислуги за все и диссидирующего сотрудника «Нового русского слова»; автора классического ныне «Эдички» (которого я прочел еще до отъезда в контрабандном ксероксе); Кавалерова-дворецкого при меценате с элитарного Саттон-Плейс (см. «Историю его слуги»), где, съездив за книжкой на лифте в свою комнату на верхнем этаже особняка, он подарил мне сборник стихов «Русское» (Ann Arbor: Ardis, 1979), изданный Карлом Проффером по совету Бродского (поэты еще дружили, и Лимонову не приходилось писать в прозе о «поэте-бухгалтере», а в стихах разыгрывать зависть к Нобелевке, см. «Зависть», с. 357), с надписью: ... от больного Лимонова в апрельский солнечный день — Апрель 19, 1980 (больной, он все-таки натянул сапоги и поперся на парти); скандального нью-йоркского, а затем парижского литератора, забросившего (к счастью, не совсем) стихи как занятие убыточное и пишущего под запроданный перевод; всеевропейского «бэд-боя» — поклонника Каддафи и Караджича, любителя «пострелять»; постсоветского возвращенца, нацбола, основателя «Лимонки», путинского зэка, мастера тюремной прозы — непрошеного собрата Достоевского, Чернышевского, Синявского и Солженицына (у жизни не по лжи свои законы жанра), любимца прессы; и вот теперь автора самого представительного, хотя тоже не полного собрания стихотворений, в том числе новых, в частности написанных в заключении.
Поэзии Лимонова знатоки отдают должное охотнее, чем прозе; возможно, потому, что стихи дальше от шокирующей «жизни», по классу же не уступают его лучшим прозаическим страницам. Помню жаркий день в Переделкино, на даче у православной (и, право слово, отличной, не говоря об обаятельной) поэтессы в год пушкинского двухсотлетия, когда мы вдруг стали перебрасываться цитатами и целыми стихотворениями Лимонова. В основном раннего, с которого, кстати, начинается рецензируемое издание, построенное хронологически. Позволю себе и сейчас, как в тот летний день, предаться безмятежному цитированию, ведь я не пишу специального исследования: моя задача — привлечь внимание к сборнику, давая при случае по мозгам литературным снобам, неизвестно почему (уж не в качестве ли героев сопротивления?) вообразившим себя вправе смотреть на Лимонова свысока.
Книга открывается моим любимым:

В совершенно пустом саду
собирается кто-то есть
собирается кушать старик
из бумажки какое-то кушанье

Половина его жива
(старика половина жива)
а другая совсем мертва
и старик приступает есть

Он засовывает в полость рта
перемалывает десной
что-то вроде бы творога
нечто будто бы творожок

Эти стихи написал 24-летний провинциал почти 40 лет назад, я знаю их уже три десятка лет и (хотя лично у меня зубы все еще есть — в Калифорнии это не проблема), не перестаю дивиться их отстраненной экзистенциальной прямоте и дерзкой изобразительной и словесной хватке. Да и не придерешься — нет ни порнухи, ни политики, собственно, ничего, кроме жизни, смерти и еды, но тем самым предвосхищается знаменитое «о хлебе, мясе и пизде» («Это я — Эдичка»).
Кстати, вот (с. 122) небольшой шедевр на политическую в самом строгом смысле слова — гоббсовскую — тему, с характерным лимоновским вниманием к взаимоотношениям между «я» и «ты» и мастерски выдержанной гаерской интонацией:

И этот мне противен
И мне противен тот
И я противен многим
Однако всяк живет

Никто не убивает
Другого напрямик
А только лишь ругает
За то что он возник

Ужасно государство
Но все же лишь оно
Мне от тебя поможет
Да да оно нужно

В сборнике нет другого любимого мной стихотворения, как бы образующего с этим двойчатку; я знаю его по одной («Стихотворения. 4-й сборник») из четырех машинописных, собственноручно сшитых автором тетрадей, которые купил году в 1972-м у торговавшего ими Лимонова по 5 р. за штуку (дарственные надписи на них он сделал по моей просьбе уже в Штатах):

Мои друзья с обидою и жаром
Ругают несвятую эту власть
А я с индийским некоим оттенком
Все думаю: А мне она чего?

Мешает что ли мне детей плодить
Иль уток в речке разводить
Иль быть философом своим
Мешает власть друзьям моим

Не власть корите а себя
И в высшем пламени вставая
себе скажите: что она!
Я — человек! Вот судьба злая!

Куда б не [sic!] толкся человек
везде стоит ему ограда
А власть — подумаешь беда
она всегда была не рада

Это стихи конца 60-х — начала 70-х годов, и ничто вроде бы не позволяет догадываться о грядущем нацбольшевизме, но они уже звучат вызовом тогдашнему интеллигентскому диссидентству (на всякий случай: и я там был, мед-пиво пил, так что все в порядке, все, как говорится у Зощенко, соблюдено и все не нарушено). Хороши они, конечно, не просто своей идейной позицией, этой современной вариацией на «Из Пиндемонти», но и соответствующими ей сдвигами грамматических лиц и интонаций: с индийским некоим оттенком... иль быть философом своим... она всегда была не рада.
Есть в книжке (с. 115) и как бы «Пока не требует поэта...»:

— Кто лежит там на диване — Чего он желает?
Ничего он не желает а только моргает

— Что моргает он — что надо — чего он желает
Ничего он не желает — только он дремает

— Что все это он дремает — может заболевший
Он совсем не заболевший а только уставший

— А чего же он уставший — сложная работа?
Да уж сложная работа быть от всех отличным

— Ну дак взял бы и сравнялся и не отличался
Дорожит он этим знаком — быть как все не хочет

— А! Так пусть такая личность на себя пеняет
Он и так себе пеняет — оттого моргает

Потому-то на диване он себе дремает
А внутри большие речи речи выступает

Фирменный лимоновский нарциссизм, интересный именно аналитическим взглядом со стороны, одушевляет, среди прочих, стихотворение «Я в мыслях подержу другого человека...» (с. 84). О нем я уже писал подробно (с применением технических — психоаналитических и структурно-семиотических — средств и с параллелями из Державина), а сейчас ограничусь цитированием, тем более что перед недоброжелательным читателем наша наука все равно бессильна:

Я в мыслях подержу другого человека
Чуть-чуть на краткий миг... и снова отпущу
И редко-редко есть такие люди
Чтоб полчаса их в голове держать

Все остальное время я есть сам
Баюкаю себя — ласкаю — глажу
Для поцелуя подношу
И издали собой любуюсь

И вещь любую на себе я досконально рассмотрю
Рубашку я до шовчиков излажу
и даже на спину пытаюсь заглянуть
Тянусь тянусь но зеркало поможет
взаимодействуя двумя
Увижу родинку искомую на коже
Давно уж гладил я ее любя

Нет положительно другими невозможно
мне занятому быть. Ну что другой?!
Скользнул своим лицом. взмахнул рукой
И что-то белое куда-то удалилось
А я всегда с собой

Нарциссизм, автоэротизм, метапоэтичность — букет, представленный во многих стихах (ср. еще «Мелькают там волосы густо...», с. 77, и «Ветер. Белые цветы. Чувство тошноты...», с. 286, с поразительной строчкой: Это я или не я? Жизнь идет моя?). Взгляд на себя со стороны, в частности в зеркало, вообще одна из пристально разрабатываемых им тем; таково «К себе в зеркале» (с. 91):

Ух ты морда что ты скалишь
Свои зубы как в белке
и слюна твоя застряла
и пыльца на языке

Вид любого поселенца
А внутри же головы
совращение младенца
среди полевой травы

Щекотание под мышкой
красна потная рука
ух ты морда ух ты рожа
внешний облик паренька

Но зеркало для этого необязательно, достаточно изощренного грамматического сдвига, ну и, конечно, подпирающей его подлинной независимости автора, который всем обязан самому себе (а не смиренно испрашиваемым — на изучение того, что Мандельштам назвал «ворованным воздухом»,— грантам); ср. конец стихотворения «Я был веселая в фигура...» из «Третьего сборника», 1969 (с. 95):

Зато я никому не должен
никто поутру не кричит
и в два часа и в полдругого
зайдет ли кто — а я лежит

Сочетание проникновенного лиризма с отчужденной объективностью — постоянный источник излюбленных Лимоновым местоименных игр, например, в этом для пущей убийственности рифмованном стихотворении из сборника «Оды и отрывки», 1969—1970 (с. 123):

Кто теперь молодой за меня?
Почему же отставлен я?!
Ах наверное я что-то делал не так!
— Нет ты делал все верно и так

Но как бы не [sic!] делал ты
Отставят тебя в кусты
На светлой поляне другой
А ты в темноте сырой

В светлой поляне, вообще говоря, вполне архетипической, мне видится земляничная поляна Бергмана, на которой жена изменяет мужу, наблюдающему из-за деревьев (хронология сходится).
Тема измены, несчастной любви, разлуки появляется задолго до сенсационного «Эдички» (1979) и сопутствующих стихов, обильно представленных в книжке. В первом же цикле, «Кропоткин и другие стихотворения», 1967—1968, есть «Послание» (с. 36), которое звучало бы душераздирающе, если бы не было оркестровано аграмматическими изысками, нарочитыми тавтологиями и сбоями рифмовки, одновременно повышающими и подрывающими лирический престиж субъекта:

Когда в земельной жизни этой
Уж надоел себе совсем
Тогда же наряду со всеми
Тебе я грустно надоел

И ты покинуть порешилась
Меня ничтожно одного
Скажи — не можешь ли остаться?
Быть может можешь ты остаться?

Я свой характер поисправлю
И отличусь перед тобой
Своими тонкими глазами
Своею ласковой рукой

И честно слово в этой жизни
Не нужно вздорить нам с тобой
Ведь так дожди стучат сурово
Когда один кто-либо проживает

Но если твердо ты уйдешь
Свое решение решив не изменять
То еще можешь ты вернуться
Дня через два или с порога

Я не могу тебя и звать и плакать
Не позволяет мне закон мой
Но ты могла бы это чувствовать
Что я прошусь тебя внутри

Скажи не можешь ли остаться?
Быть может можешь ты остаться?

Лирическая эмпатия — вместе с остраняющими ее словесными играми — сохраняется и в подчеркнуто стилизованных этюдах, например в сентиментальном служебном романе из первого сборника (с. 34):

В один и тот же день двенадцатого декабря
На тюлево-набивную фабрику в переулке
Пришли и начали там работать
Бухгалтер. кассир. Машинистка

Фамилия кассира была Чугунов
Фамилия машинистки была Черепкова
Фамилия бухгалтера была Галтер

Они стали меж собой находиться в сложных отношениях
Черепкову плотски любил Чугунов
Галтер тайно любил Черепкову
Был замешан еще ряд лиц
С фабрики тюлево-набивной

Были споры и тайные страхи
Об их тройной судьбе
А кончилось это уходом
Галтера с поста бухгалтера

И он бросился прочь
С фабрики тюлево-набивной

Или взять «Воспоминания о Капуе» («Оды и отрывки», 1969—1970; с. 120). Какая Капуя? Какие воспоминания у 25-летнего харьковчанина, и в Москве-то проживающего без прописки? Но стилизаторский напор, тавтологические приколы, квазирифмы (ехала в тени — падали тени) и мощный порыв любования — собой, своим стихом, своим хищным глазомером (Изумительно большие груди пучились / А мясо на ногах выглядело замечательно) и великолепной свободой выдачи общего за особенное (А столики стояли в тени /.../ Вот чем отличалась Капуя) — преподносят нам импровизированную (наверно, откуда-то вычитаннную? — задачка для будущих лимоноведов) Капую, как на блюдце:

Капуя была длинной
Капуя была тонкой
Капуя была милая
Она была вместительная

Капуя хороша была
Она была озаренная
В ней тихо ехала коляска
Лучше Капуи ничего не было
Ибо в ней тихо ехала коляска
Ибо коляска ехала в тени
Ибо на коляску все время падали тени
Тени от зданий падали на коляску
И тени от зданий пробегали по мне
Потому что я сидел в коляске
И я рассматривал Капую

Капуя была прохладная
В Капуе продавали вино
Вино продавали на блюдце
В Капуе были хорошие блюдца
Которые стояли на столиках
А столики стояли в тени
А на столики клали шляпу
Вот чем отличалась Капуя

В Капуе можно было видеть как идут женщины
В Капуе они ходили особым образом
В Капуе у женщин были яркие губы
Изумительно большие груди пучились
А мясо на ногах выглядело замечательно

Можно было целый день просидеть в Капуе
И не думать ни о чем другом
Только о Капуе
Капуя и Капуя
И только Капуя
Капуя
Капуя

Я увлекся, цитируя свои любимые доэмигрантские стихи Лимонова. К счастью, шок эмиграции и финансовый стресс не задушили его лирического темперамента.
В сборнике богато представлены нью-йоркские и парижские стихи 1976—1982 годов — цикл «Мой отрицательный герой» (в 1995 году изданный Александром Шаталовым: М.: Глагол). Заглавное стихотворение цикла (с. 279) задает новую, более умудренную и в то же время как бы маршаковско-чуковскую интонацию загадки-считалки, с которой в новых декорациях разрабатывается знакомая тема нарциссизма и самоотчуждения:

Мой отрицательный герой
Всегда находится со мной

Я пиво пью — он пиво пьет
В моей квартире он живет

С моими девочками спит
Мой темный член с него висит

Мой отрицательный герой...
Его изящная спина
Сейчас в Нью-Йорке нам видна
На темной улице любой.

Это «я». А вот «вы» — знакомая? любовница? читательница? — в общем, современница, возможно, пока что отвергшая поэта (с. 310):

Вы будете меня любить
И целовать мои портреты
И в библиутеку ходить
Где все служители — валеты

Старушкой тонкой и сухой
Одна в бессиллии идете
Из библиутеки домой
Боясь на каждом повороте

Среди стихов этого периода меня всегда восхищала двойчатка «Жена бандита»; приведу первую половинку (с. 352):

Роза стоит в бутыли
Большая роза прекрасна
Она как большая брюнетка
Как выросшая Брук Шилдс до отказу

А кто же принес мне розу?
Ее принесла мне... подруга
Подруга — жена бандита.
Люблю опасные связи...

Ох, если бандит узнает,
от распрей междоусобных
с другими бандитами, сразу...
от маленьких проституток.
которых он сутенерит...
ко мне и жене повернется...
Убьет он нас двух, пожалуй...
Имеет два револьвера
И верных друзей впридачу...

Боюсь. Но любить продолжаю
Я тело жены бандита
И ласковый темперамент
Сладки опасные связи...

Улучив момент при встрече в Париже, я спросил Лимонова, что повлияло на «Жену бандита», — ну, понятно, «Опасные связи», но не сыграла ли роль и песенка Жоржа Брассанса о любви к пупкам жен полицейских? «На «Жену бандита», — отрезал поэт, — повлияла жена бандита». (Иронии по поводу охоты за интертекстами специально посвящено стихотворение «Фрагмент», с. 348, где фигурирует незадачливый «профессор Алик», не постеснявшийся, впрочем, поместить его в дальнейшем на свой вебсайт: http://zholk.da.ru.)
«Стихи последних лет» (2000—2003) представлены четырнадцатью текстами. Некоторые из них вызывающе «фашистские», например, написанное уже в Лефортове (с. 390), начинающееся:

Принцем Тамино, с винтовкой и ранцем
Немец австрийский Гитлер с румянцем
По полю французскому славно шагал
Но под атаку газов попал

и кончающееся с неуловимо мандельштамовской интонацией:

Как я люблю тебя Моцарт-товарищ
Гитлер-товарищ — не переваришь,
Гитлер амиго принцем Тамино
Нежно рисует домы в руино...

Те же провокационные мотивы — в центре стихотворения «Старый фашист (Пьер Грипари)...» (с. 386) и более раннего, парижского, «Геринг дает пресс-конференцию в душном мае...» (с. 284). Истоки лимоновского «нацизма» (он же — большевизм и че-геваризм), вполне у него органичного, — особая тема, за которую здесь не примусь; отмечу только причастность к этому синдрому широких слоев советского истеблишмента 70—80-х годов, упивавшихся, с иронией и без, Штирлицем, эсэсовцем по форме и коммунистом по содержанию.
В тюремных стихах настойчивы темы мучительства и тоски по любви и свободе. Заключает книгу пронзительное стихотворение, посвященное Насте (с. 402) и магически — благодаря оригинальному сплаву щемящей топики блатного романса, интонации детской песни («Мы едем, едем, едем, в далекие края...« ?), очередной присяги Хлебникову (ср. его «Сад») и отсылки к «Двенадцати» Блока (Что нынче невеселый, / Товарищ поп?) — примиряющее с товарищем, красным партизаном и танком (на котором, согласно анекдоту, советский человек выезжал на отдых за границу, а зека Лимонов планирует отправиться с юной возлюбленной за мороженым):

Когда-нибудь, надеюсь, в ближайшем же году
Я к маленькому панку с улыбкой подойду

Долго мы не виделись, товарищ панк,
Пойдемте, погуляем (не против?) в зоопарк.

Там умные пингвины и лица обезьян
Там ходит волк красивый, как красный партизан

Что-то Вы невеселы товарищ панк
Для маленькой прогулки не взять ли нам танк?

И эта чудо-девочка, с прекрасной из гримас
Мне скажет: «Волк тюремный! О, как люблю я Вас!
Я просто молчалива. Я вовсе не грустна.
Все классно и красиво!» — так скажет мне она.

Где плещутся в бассейнах тюлень гиппопотам
На танке мы подъедем к мороженным рядам

Мы купим сорок пачек ванили с эскимо
От зависти заплачут, те кто пройдет мимо

Вся жизненная и литературная карьера Лимонова — это история борьбы, схваток и продвижений, ответов на новые и новые вызовы, самоутверждений и самораскрытий. Тема романтического вызова, одновременно растиньяковского и творческого, остро звучит в «К юноше» (1970; с. 103) — юноше, обдумывающему переезд из Краснодара в Москву. Кончается оно так:

Одумайся о юноша! Смирись!
В столице трудная немолодая жизнь
Тут надо быть певцом купцом громилой
Куда тебе с мечтательною силой

Сломают здесь твой маленький талант
Открой открой назад свой чемодант!

Но в финале другого раннего стихотворения, «Я вечный содейственник детям...» (не вошедшего в книжку; цитирую по той же машинописной тетради), поэт отвечает на судьбоносный вопрос в честолюбиво-профетическом ключе:

В России конечно замучат
Ну как же! Они ль не сотрут
Другому — противному учат
и все миллионы идут

но я-то не для миллионов
А кто из мильонов бежал
тот способ найдет для поклонов
на мой приходить пьедестал

...Штаб НБП, где я посетил Эдика, пестрит серпами и молотами, в глаза бросается Дзержинский, «Лимонка» удручает как политикой, так и риторикой. Но в книжке, о которой идет речь, не раздражает даже демонстративно большевистский алый цвет обложки. Дело в том, что стихи настоящие. Их грамматические сдвиги изумительно пучатся, и виноградное мясо (да, да, опять Мандельштам!) выглядит замечательно. Не подкачал и автор — создал себе и им биографию, объездил мир, завоевал Париж, в России, как водится, посидел, но не сломался. Скоро их начнут со страшной силой изучать, комментировать, диссертировать, учить к уроку и сдавать на экзаменах, и для них наступит последнее испытание — проверка на хрестоматийность.